Стихотворения (1928) - Страница 4

                          бултых!
Сядешь
             и моешься
                               долго, долго.
Словом,
             сидишь,
                           пока охота.
Просто
            в комнате
                            лето и Волга —
только что нету
                         рыб и пароходов.
Хоть грязь
                 на тебе
                              десятилетнего стажа,
с тебя
          корою с дерева,
чуть не лыком,
                        сходит сажа,
смывается, стерва.
И уж распаришься,
                              разжаришься уж!
Тут —
          вертай ручки:
и каплет
              прохладный
                                  дождик-душ
из дырчатой
                    железной тучки.
Ну ж и ласковость в этом душе!
Тебя
        никакой
                     не возьмет упадок:
погладит волосы,
                            потреплет уши
и течет
             по желобу
                              промежду лопаток.
Воду
        стираешь
                        с мокрого тельца
полотенцем,
                    как зверь, мохнатым.
Чтобы суше пяткам —
                                    пол
                                          стелется,
извиняюсь за выражение,
                                         пробковым матом.
Себя разглядевши
                              в зеркало вправленное,
в рубаху
              в чистую —
                                 влазь.
Влажу и думаю:
                          — Очень правильная
эта,
      наша,
                советская власть.

СЕРДЕЧНАЯ ПРОСЬБА

«Ку-ль-т-у-р-р-рная р-р-р-еволюция!
И пустились!
                     Каждый вечер
блещут мысли,
                         фразы льются,
пухнут диспуты
                          и речи.
Потрясая истин кладом
(и не глядя
                  на бумажку),
выступал
               вчера
                        с докладом
сам
       товарищ Лукомашко.
Начал
          с комплиментов ярых:
распластав
                  язык
                          пластом,
пел
      о наших юбилярах,
о Шекспире,
                   о Толстом.
Он трубил
                 в тонах победных,
напрягая
              тихий
                        рот,
что курить
                 ужасно вредно,
а читать —
                  наоборот.
Все, что надо,
                      увязал он,
превосходен
                    говор гладкий…
Но…
        мелькали,
                        вон из зала,
несознательные пятки.
Чтоб рассеять
                       эту мрачность,
лектор
           с грацией слоновьей
перешел
               легко и смачно —
на Малашкина
                       с луною.
Заливался голосист.
Мысли
            шли,
                    как книги в ранец.
Кто же я теперь —
                              марксист
или
       вегетарианец?!
Час,
       как частникова такса,
час
      разросся, как года…
На стене
              росла
                        у Маркса
под Толстого
                     борода.
Если ты —
                  не дуб,
                             не ясень,
то тебе
            и вывод ясен:
— Рыбу
             ножиком
                           не есть,
чай
      в гостях
                   не пейте с блюдца…—
Это вот оно и есть
куль-т-у-р-р-ная р-р-революция.—
И пока
           гремело эхо
и ладоши
                били в лад,
Лукомашко
                  рысью ехал
на шестнадцатый доклад.
С диспута,
                 вздыхая бурно,
я вернулся
                  к поздней ночи…
Революция культурная,
а докладчики…
                         не очень.

Трибуна
              у нас
                       не клирос.
Уважаемые
                  товарищи няни,
комсомолец
                   изрядно вырос
и просит
              взрослых знаний.

ДЕСЯТИЛЕТНЯЯ ПЕСНЯ

Дрянь адмиральская,
пан
      и барон
шли
       от шестнадцати
разных сторон.
Пушка —
               французская,
а́нглийский танк.
Белым
           папаша
Антантовый стан.
Билась
            Советская
наша страна,
дни
      грохотали
разрывом гранат.
Не для разбоя
битва зовет —
мы
     защищаем
поля
        и завод.
Шли деревенские,
лезли из шахт,
дрались
             голодные,
в рвани
            и вшах.
Серые шлемы
с красной звездой
белой ораве
крикнули:
               — Стой! —
Били Деникина,
били
        Махно,
так же
          любого
с дороги смахнем.
Хрустнул,
                проломанный,